Революция Shortparis: интервью

Caroline Bodin — Delia Roubtsova

французская версия

«Непонятно, куда они подевались, ты на самом деле хочешь
их ждать?» Представьте себе такую картину: вы на фестивале «Trans Musicales» в городе Ренн, готовитесь взять интервью у группы «Shortparis», а музыканты опаздывают, сильно опаздывают; может быть
они вообще затерялись в тумане или в лабиринтах городского выставочного центра.
Что делать? Ждать? Разумеется, я не сдвинусь с места… Потому что «Shortparis» для HdO* — это группа 2019 года! А если повезёт, то и нового
десятилетия.

Уже не в первый раз мы говорим об этой группе, которая была обнаружена по счастливой случайности, и которая за несколько месяцев стала одной из любимых, как в концертном исполнении, так и в записи, особенно последний альбом «Так закалялась сталь». Немаловажная деталь: речь идёт о группе из России, а шансы услышать во Франции «хороший рок» (да, да, я знаю, что упрощаю, но надо же что-то написать) из этой удивительной страны обычно равны нулю. Немногочисленные, а точнее, несуществующее упоминания в СМИ, полная неосведомлённость в том, что касается истории современной русской музыки и чужой язык никак не облегчают положения. Что касается меня, то даже кропотливая расшифровка кириллицы не внесла никаких существенных изменений.

Мне больше ничего не оставалось делать, как проникнуть в тайну «Shortparis» или хотя бы слегка приподнять её завесу. Кто эти пять музыкантов, способных творить такую радикальную музыку, возбуждающую и загадочную одновременно? Музыку, где преобладают электронные звуки, это правда, где голос вызывает в памяти оперное или церковное пение, где загадочные тексты (со слов нескольких русскоговорящих знакомых) и накалённые до предела выступления вводят публику в транс, в какое-то непонятное и восторженное состояние. Это на самом деле и есть прерогатива музыки, настоящей музыки.

А вот и они, участники группы «Shortparis», наконец-то. Пять ребят, всем под тридцать, очень эффектные на вид и совершенно разные. Они вежливо рассаживаются, без улыбки пожимая мне руку, и представляются один за другим (как это непохоже на наигранно раскованные англосаксонские манеры). С любопытством спрашивают: «что это за сайт, о чём вы там рассказываете?» И конечно же: «как вы о нас узнали?» Разумеется, я пускаюсь в объяснения: фильм “Лето” Кирилла Серебрянникова, их кавер-версия песни Дэвида Боуи/Mott the Hoople «All the Young Dudes», поиски в сети и первое прослушивание их альбомов… Я уже собираюсь нажать на кнопку записи, но Николай Комягин, вокалист и фронтмен группы, жестом останавливает меня. Ждём Павла Лесникова, барабанщика, интервью начнётся лишь в присутствии всех участников. Тон задан.

Мы распределяем роли: Данила Холодков, перкуссионист и экстравагантный танцор, вместе с Александром Гальяновым, гитаристом и клавишником, будут переводить интервью, свободнее других владея английским. Александр Ионин, гитарист и мультиинструменталист, с легкой улыбкой засовывает руки в карманы пиджака, а Павел Лесников одобрительно кивает, ни говоря ни слова. Передо мной сидит, выпрямившись, Николай Комягин, очень элегантный и сдержанный, на первый взгляд, он ждёт…

Итак, является ли группа «Shortparis» представителем русской поп-культуры? «Я думаю, что является, — отвечает Николай, — вопреки желанию и мнению большинства населения России». Мне это кажется странным, но у музыкантов есть своё объяснение. «У нас слабо развита музыкальная журналистика, — объясняет Александр, — а те, кто слушает музыку, не особенно знакомы с историей рока или с другими более экспериментальными формами или просто… с интересной музыкой». «Подавляющая часть русской аудитории довольствуется тем, что лежит на поверхности, или следует советам некоторых музыкальных критиков, — подтверждает Данила. Говоря о поп-культуре трудно представить себе массы, которые бы слушали сложную музыку.» Забавно, но мне это что-то напоминает…

Слова Данилы вызывают у Николая желание поразмышлять на эту тему, и вот они уже о чём-то страстно спорят, я, разумеется, не понимаю ни слова. «В России очень сильная поляризация общества, как, наверно, и в любой другой стране, и во Франции, возможно, в том числе, — начинает Николай. Есть элитарная культура, есть массовая культура, есть аристократическая, дворянская культура XIX века, есть крестьянская культура того же периода, есть более консервативное традиционное или псевдо-традиционное искусство. Нам кажется, что в России, из-за размеров страны, из-за географии городов, из-за социально-экономической специфики, эта поляризация более гипертрофирована, чем во Франции.» «Чем в Европе!», — добавляет Данила. «К тому же, часть населения ориентируется на западную культуру, в то время как консерваторы, наоборот, сосредоточены лишь на русской культуре», — подчёркивает Александр, терпеливо переводя на английский то, что становится больше похоже на глубокое размышление, нежели на стандартное интервью с поп-музыкантами.

Тут я вспоминаю, что Николай — искусствовед, и мною овладевает странное, неясное чувство раздражения, возникшее из-за языкового барьера… «Скажем, у нас появляется какой-то новый артист, например, Монеточка. В своё время о ней очень много писали, и складывалось такое впечатление, что в 2018 году Монеточку слушают все в России. Что она — самый обсуждаемый российский артист, во всяком случае пресса, элита и истеблишмент, проживающие в Москве и Петербурге, представляли её публике именно так». Знала бы я, о ком идёт речь! Но ведь я никогда в жизни не слышала Монеточку, несмотря на попытки найти что-то новое на музыкальном горизонте… «Отчеты Apple Music и Spotify Music, — продолжает Комягин, — показали, что она находилась едва ли не в самом конце десятки, в лучшем случае. А первые места занимали такие артисты, как Тима Белорусских, какие-то реперы. То есть, музыкальные критики могут сколько угодно писать об артистах, которых им бы хотелось видеть представителями отечественной культуры, в России массовый слушатель задает свой собственный тренд, но мы в него вообще не вписываемся, мы очень от него далеки, и, может быть, только Феликс Бондарев немного приблизился к этому кругу, вошёл в десятку за 2019 год…»

Что я могла ему сказать? На тот момент я ничего не знала ни о Монеточке, ни о Тиме Белорусских, ни о Феликсе Бондареве. Но с тех пор мне удалось познакомится поближе с их творчеством и… как бы поточнее выразиться… не очень? Или, скажем так: не в моём вкусе. Ну то есть совсем не в моём. Я могла бы ответить: «У нас здесь всё то же самое!» Booba, Kendji Girac, Aya Nakamura(s), этот список можно продолжить до бесконечности. Но как редко появляются артисты подобные Babx, или ушедшему в небытие Noir Désir, L’Epée, Palatine! На сайте HdO не принято называть имена… Но в эту минуту Николай продолжает, словно рассуждая вслух: «Не нужно, наверное, давать конкретные примеры, это просто то, что я когда-то читал…» Становится ясно, что это вообще отдельная тема для разговора, и Данила добавляет: «Мы строги к такого рода музыке, но в маленьких городах русской провинции людям наплевать на Shortparis, на наше творчество, на те представления, которые мы делаем. Они хотят чего-то очень простого!»

В противовес мейнстримовой музыке и выступлениям в устоявшихся форматах, «Shortparis» в 2019 году дал два грандиозных концерта в Москве и Санкт-Петербурге. Постановка, танцоры, хор, яркие изображения с элементами революционной символики: я нашла всего несколько фотографий, но увиденное сильно впечатляет. Хотят ли они продолжить работать в этом направлении? Или же это просто один из многочисленных экспериментов? Посоветовавшись с товарищами ещё раз, Данила отвечает: «Я думаю, мы всегда делали такого рода выступления, просто у нас был другой масштаб. Но внутренне и по своему настрою это всегда было сочетание многих дисциплин, и просто сейчас приобрело такие формы, что по фотографии можно всё почувствовать и понять. Я хочу сказать, что у нас нет общей стратегии: мы просто делаем то, что нам нравится. Перестанет нам это нравится завтра — перестанем это делать.» Ну что ж, по крайней мере сформулировано чётко и ясно.

Эволюция группы кажется закономерной: их последний альбом, «Так закалялась сталь», также использует революционные образы: на обложке диска изображён мужчина с обрубленными кистями рук, придерживающий красное знамя. Мы, французы, скорее воспримем этот образ как очень русский: ведь в нашем понимании революция больше ассоциируется со знаменитым полотном Делакруа или взрывающимися сейчас дымовыми шашками на площади Республики. Я, по своей наивности, говорю им об этом, но мой вопрос действует наподобие взрывчатки, взгляд Николая мрачнеет, поток русских слов становится стремительнее, в нём чувствуется раздражение, страсть… «Если мы допускаем, что наша основная аудитория – это русский слушатель, то на хера нам репрезентировать себя как русскую группу перед русским слушателем, для которых это и так очевидно и есть единственный возможный путь развития. Получается, что мы искусственно подчеркиваем свою русскость и ориентируемся на западного зрителя, изначально просчитывая возможные стереотипы о русском национальном духе и заворачивая этот образ в понятную, доступную обёртку. Вот мы русские и играем на каких-то там клише России у интеллигенции во Франции, Англии и т.д. Если это так, то это пиздец; если бы это оказалось так, я бы очень расстроился, мне бы ни в коем случае не хотелось бы подыгрывать этим западным клише…»

«Мне кажется, надо будет перевести всё сказанное, это действительно интересно …», — говорит мне Александр с улыбкой, которую я отказываюсь интерпретировать. Потому что понимаю, что, к сожалению, произошло недоразумение; я теряюсь: ведь мне всего лишь хотелось отметить их сильную визуальную и артистическую принадлежность… Чтобы пояснить сказанное, музыканты рассуждают между собой о русских группах: «В России есть и другие музыканты, которые не выстраивают свою идентификацию, они ведь изначально русские и поют о реальности, которую видят вокруг себя, как любой французский рэпер, который  рассуждает о каком-нибудь районе Парижа, не подчеркивая при этом, что он — француз.» И Николай настойчиво повторяет: «После первого альбома «Дочери» (Daughters), мы стали апеллировать к реальности, окружающей нас: бытовой, политической или социальной, мы как бы описываем эту реальность, и таким образом автоматически наша идентификация как русских людей становится ярче. Но мы никогда не хотели её подчеркивать сознательно для западной аудитории, для западного рынка.» И чтобы всем было понятно: «Красный флаг – это про революцию универсальную, ни в коем случае не тупая привязка конкретно к коммунизму…»

Хорошо, но зачем тогда цитировать Карла Маркса? «Николай просит передать, что Карл Маркс не русский…», — переводит мне Александр, его лицо расплывается в улыбке. Ну уж нет! Принято считать, что профессиональный журналист не должен иметь ни личных чувств, ни эго, но я парирую, задетая за живое: «Итак вы процитировали “не русского” Карла Маркса и француза Жоржа Батая**, писателя своеобразного, я бы хотела узнать почему… Однако, — думаю я, — надо иметь стальные нервы – вот уж каламбур — чтобы брать интервью у Николая Комягина, не разговаривая с ним на одном языке.

Александр сразу же подчёркивает: «Я не читал Жоржа Батая…». Я отвечаю, и это правда, что «читала, немного…». Имя Батая вызывает у Николая интерес. «А что думает о нём французская интеллигенция?» Ему хочется знать «какое место занимает Батай в пейзаже французской литературы?». В этот момент мне становится совершенно ясно: «Shortparis» — группа особенная, русская она или ещё какая. Это — настоящий коллектив, где невозможно обойтись без одного из участников, пусть даже самого молчаливого; коллектив, который представляет собой редчайшее сочетание сильных, а порой и парадоксальных личностей, которым есть что сказать на сцене или в записи. Кто ещё в ближайшее время поговорит со мной о Жорже Батае (заинтересованные артисты могут выйти со мной на связь!). Поэтому я отвечаю на его вопрос… и обхожу молчанием моё личное отношение к автору.

«Думаю, она сама дала ответ на свой предыдущий вопрос», — говорит Николай по-русски. «Это действительно сложно…», — отмечает Александр. «Да не сложно, просто форма мышления Батая, его взгляд на такие базовые вещи как насилие или религия максимально близки мне в данный период времени. Вся его сакральная социология. Я имею ввиду и его социально-политические концепции в период создания Коллежа социологии***. И более поздние работы, когда он отказался от политики и ушел в дичайший околонаучный социализм. Это очень сложная тема, хотелось бы зацепиться языками, но мы не все сейчас готовы.» «Как ты хочешь, чтобы я это переводил, я не читал Батая», — повторяет Александр.

«Ты знала, что он создал тайное общество?», — неожиданно спрашивает меня Николай на английском, впервые за всё интервью. Я утвердительно киваю, да, конечно, но говорить на английском об «Ацефале», о неоднозначных мотивациях, лежащих в основе его создания, об одноименном журнале будет слишком трудно, и когда Александр переводит, что «большинство из нас думают так же, но не осмеливаются признаться в этом самим себе», но что по мнению Александра «читать Батая не обязательно», я могу лишь внутренне согласиться с этим. И тем не менее, музыка «Shortparis» по своей природе тесно связана с вопросами такого рода: достаточно посмотреть их последний клип, чтобы дать утвердительный ответ, но сейчас наш разговор зашел далеко, слишком далеко.

Так далеко, что Николай возвращается к начатой теме, глядя мне в глаза, будто я пойму его слова: «Мне вообще кажется, что всей русской интеллигенции нужно почитать Жоржа Батая, потому что эти люди до сих пор воспринимают любое высказывание о политике, о социологии или об искусстве как политическое высказывание, которое имеет определенное суждение и которое манипулятивно. Однако многие ученые и философы, в том числе российские, и в том числе Жорж Батай, умели разговаривать о таких моральных категориях, не отмечая, что хорошо и что плохо, не занимая никакой позиции. Короче, можно назвать Путина «сукой», описывать происходящее и описывать насилие, и не занимать позицию Навального или кремлевских чиновников, и в России это бесит как население малых городов, так и элиту, которая сразу начинает задавать вопросы: Где здесь инструкция? Как действовать? Как свергнуть тирана, мать его, или, наоборот, поддержать.»

Он делает паузу, я делаю глубокий вдох. «Можно рассуждать обо всё этом в других категориях, — продолжает он, — вообще в другой плоскости, безоценочной. Не привязывая ни к какому политическому действию, а вызывая определенную психологическую рефлексию на эту тему, что тоже важно. Жорж Батай это делал. Он выбирал самые сложные политические темы, он писал про фашизм и подходил к этому с другой стороны, с экзистенциальной…»

«Надо, чтобы тебе всё перевели на французский, — говорит Александр Гальянов, — это было очень хорошо сказано, правда…». Вместо ответа и как-то удивительно по-ребячески Николай Комягин показывает ему средний палец… Разговор подходит к концу, Александр Ионин словно уплыл в неведомые дали, Павел Лесников напряжённо думает о чём-то своём. И тогда Данила Холодков прагматично подводит черту: «Истеблишмент всегда будет давать указания, а это абсолютно противоречит тому, что проповедовал Жорж Батай: мы должны думать самостоятельно».

Золотые слова, поэтому я и советую вам послушать «Shortparis», чтобы составить собственное мнение.

————

* HdO, www.horsdoeuvre.fr, французский сайт

** Имеется
в виду отрывок из текста «Чистое счастье».

→ К дополнительному чтению: замечательная одноименная книга Франсиса Марманда (Francis Marmande), изданная в 2011 году.

*** Коллеж социологии (Le Collège de Sociologie) был создан в Париже Ж. Батаем и существовал в течение 2 лет, с 1937 по
1939 гг.  Кружок выдающихся
интеллектуалов представлял различные философские направления. 

→ Из любопытства: очень интересная радиопередача по France Culture, «Жорж Батай, искренность ночи» (Georges Bataille, la vérité de la nuit): https://youtu.be/ub2Ucoxs5fk